О`Санчес - Хвак

   - Почти наверняка убьет, - объяснил он Хваку свою нерешительность. Потом, все-таки, собрался с силами и очень, очень осторожно, предельно бережно, по сориночке, по песчиночке, подобрался своею сущностью к сущности секиры... - Непременно бы убила! Мощь в ней просто невероятная! Вот если бы ты не сказал мне про нее - она могла бы некоторое время притворяться обычным куском наточенного железа, даже в руку лечь, а поскольку ты мне ее приоткрыл - шутить уж не станет! И еще. Ты хоть знаешь, что на тебе всякие разные проклятья висят, и смертные, и иные, довольно поганых свойств? Общим числом двадцать восемь? Впору со счету сбиться!

   - Н-н.. Джога что-то такое говорил, но я не очень...

   - И есть весьма грозные. Весьма и весьма! А ты их даже не чувствуешь! Сие зело прелюбопытно. Не видывал я такого, не слыхивал о подобном и не читал.

   Разговаривали они долго, поддерживали костер и беседу, пили отвар, ели припасы из отшельниковой поклажи, потом спали по очереди, когда же Хвак проснулся, то узрел подлинное чудо: здоровенный клыкастый самец охи-охи с поврежденным хвостом - в упор на него смотрит и предостерегающе порыкивает! Откуда взялся??? Джога только хихикает, значит - ничего опасного. А возле костра еще один человек, юноша, явно что не чужой Снегу! Да... вот оно, главное чудо: Хваку он тоже слегка знаком, ибо еще не так давно, прямо на его глазах, юноша сей нашел свою возлюбленную... не без посторонней помощи... Это они с Джогой слегка ему помогли! Юноша, знакомый Снега, явно был очень знатен, при этом любезен и прост в словах, однако, очень спешил... Поэтому Хвак не решился напоминать этому... рыцарю Докари... тот случай на площади... да и вообще... Посланец самого императора, золотые шпоры, с поручением! - а он ему будет щенков совать... Неловко...

   И Хвак постеснялся обременять своими просьбами занятого человека. Вот бы ему, Хваку, такого охи-охи в друзья! Э... так у него же их два! Это надо обдумать! Ай, отстань, Джога! Не демон, а какой-то нудный свиристель! Ладно, согласен, пусть еще подождут, есть не просят.

   - Все, Хвак, прощаемся. Ускакал мой Лин и мне пора.

   - Дак, а это... Может, нам по пути, а, Снег? Я не буду в тягость, правду говорю!

   Снег засмеялся мягко и покрутил головой - отверг:

   - Я бы рад, дружище Хвак, и я нисколько не сомневаюсь ни в тебе, ни в возможной пользе твоей. Но путь мой пролегает вне дорог, предназначенных смертным людям. Есть у меня долги... не смотри на кошель, я имею в виду некий давешний долг чести, важный долг, его я признал за собою добровольно, в обмен на жизнь одного маленького мальчика, ты его видел только что... Теперь он взрослый, и мне предстоит отдать должное той, которая - как это ни странно с ее стороны - честно исполнила свою часть договора, в обмен на мою... часть. Все сроки вышли, все предзнаменования свершились, и меня ожидают.

   - Вон как... Тогда ладно. Но только я чувствую печаль в твоем голосе, почтенный Снег, я бы сказал - смертную печаль! Я бы хотел тебе помочь!

   - И я бы с охотою принял твою помощь, но... Прощай, дорогой Хвак, и, как подсказывает мне предчувствие - прощай навеки!

   Так они и расстались в третий раз, неприкаянные странники Хвак и Снег, молодой и старый, бесшабашный гуляка и убеленный жизнью мудрец, полуграмотный простолюдин и знатный сударь, между которыми однажды, совершенно внезапным образом, во время случайного знакомства, проскочила искра доверия и дружбы, равно согрев на несколько мгновений обе одинокие души... Расстались, не ведая, что Судьба, которая превыше всех предчувствий, демонов и богов, подарит им нечаянную радость еще одной, последней встречи...

   - Ты чего, Хвак? Ну чего ты распыхтелся, расчувствовался? Я бы на твоем месте не выбалтывал ему все подряд, ибо он людишок, всего лишь один из этого лживого, подлого, коварного и прехитрого племени. И, прямо скажем, очень уж он силен, хитер и непрост, уж поверь мне! А ты и рад языком молотить! И хотя силою даже ему с тобой не равняться, но умом, опытом и хитростью, повелитель...

   - Цыц, Джога. И не смей его больше хулить.

   - Слушаюсь, повелитель. Но, все же, позволь спросить - почему?

   - Потому что он - лучший из людей на всем белом свете. Вот почему.

  Г Л А В А "СНЕГ"

   Снег. Уходит снег в подземные воды, тает в вечность под напором чужого огня... Всадник ухмыльнулся про себя сочиненному двоесмыслу и даже попытался приторочить одни слова к другим, чтобы получилось в лад и напевно... Эх, нет, время для поэзии прошло, а те жалкие остатки часов и мгновений, что еще остались при нем, не стоит тратить на бесплодные умствования. Лучше вдохнуть... и выдохнуть... и потрогать последним созерцанием эту холодную весеннюю свежесть... Говорят, что снег, пар, лед и вода не имеют запаха - но вот же он, явственный аромат жизни, поднимается, вместе с подрагивающим воздухом, из лужиц и проталин... Снег на ходу свесился с седла, гибко и ловко, словно бы ему не двести с лишком лет, а двадцать, сорвал былинку позеленее, растер ее на крепких зубах... Слабенько язык вяжет, но тоже пахнет - радостью, весною, жизнью! Конский пот сюда уместно добавляет, сыромятные кожи... меч и секира... Говорят, что оружейная сталь не пахнет - как бы не так! Даже если предположить на мгновение невозможную чушь, что, дескать она мертва и бездушна, все одно - воину служа, она чужими душами и жизнями насквозь пропитана. Жизнь - она повсюду: вот розовый, в яблоках, пока еще робкий и далекий закат, будто неправильный оборотень, что поутру перекинется рассветом, вот остатки снега на мокрой имперской дороге, словно клочья конской пены от незримого отряда всадников, промчавшегося накануне, а вот и птеры-стервятники ненавязчиво крутятся поодаль... Они тоже хотят жить, но для этого им надобна чужая смерть... звериная ли, человеческая... Иные отчаянные птеры и останки демона уберут, переварят, но здесь таких не водится, здесь округа чистая...

   Снег все еще ехал по знакомым местам, невдалеке от покинутого жилища... навсегда оставленного и уже отданного в чужие руки... Казалось бы - кто он? - Перекати поле, полжизни в дороге, а в последнее время - как и встарь - на дюжину дней похода вряд ли один "домашний" наберется. И все-таки - здесь был дом, здесь был очаг и те сухие крохи скудного счастья, что перепали ему на склоне лет.

   Мотона держалась на удивление твердо, сколько могла, почти до мига прощания: не рыдала в голос, не рвала на себе волос и одеяний, нет, только всхлипывала тайком и, до самого рассвета, тихо-тихо, словно бы шепотом, скулила в соседнюю подушку... Но эта сдержанность отнюдь не вызвана черствостью: рожденная быть простолюдинкой, обычной деревенской бабой, возвышенная до положения... более близкого, нежели ключница-служанка, к своему хозяину, нелюдимому сударю Снегу, Мотона, ему в подражание, привыкла быть тихой и скрытной, всегда суровой и спокойной внешне... А сердце у нее прямо-таки разрывалась, она не понимала, она не желала понимать - почему и зачем он должен уйти и сгинуть неизвестно где? И горевала: скромно, почти незаметно...